Студенты, забившиеся на галерку, топали ногами и стучали кулаками по дубовым столешницам. Еще мгновение назад благообразные профессора и приват-доценты свистели до побагровения щек и лысин. Председательствующий, поглаживая взъерошенную бороду и скорчив гримаску, выговаривал двум солидным господам, в недоумении застывшим на кафедре с гербарными листами в руках: «Милостивый государь, Дмитрий Иванович, знал я, конечно, что Императорское техническое училище замечательных путейцев готовит, но вот чтобы ботаников… А вы, почтенный Василий Яковлевич? Ну, представьте, что я к вам на заседание математического общества пожалую, не умея икса от игрека отличить?»
Примерно так завершилось заседание Императорского Московского общества испытателей природы в здании университета на Моховой осенним днем 1882 года. Умели тогда интеллектуалы подискутировать, атмосфера была – не чета нынешней тюремной тишине академических заседаний. Будущий ученый хранитель Ботанического музея Академии наук Дмитрий Литвинов, в то время – инспектор Технического железнодорожного училища в Калуге, и декан физико-математического факультета Московского университета Василий Цингер только что доложили перед самой образованной аудиторией Москвы, а, возможно, и всей России, о растениях, увиденных ими в июне того года на востоке Орловской губернии (ныне центральная часть Липецкой области). Там, на обрывах донской излучины, они обнаружили цветы и травы, место которым – на Алтае, в Крыму, на Кавказе и других хребтах Альпийского пояса, но никак не в самом сердце Русской равнины… Оттого-то зал и неистовствовал.
Следующим летом незаслуженно осмеянные ученые вновь погрузились в грохочущий и прокопченный вагон 2-го класса Орловско-Грязинской железной дороги и отправились на станцию Дон, расположенную в нескольких верстах от Галичьей горы – тех самых скал, где они открыли ботаническую аномалию…
...20 октября 1917 года, когда Петроградский гарнизон уже отказался подчиняться Временному правительству и на промозглых улицах революционного города не смолкали выстрелы, в новом особняке Русского географического общества высокий худощавый человек в пенсне раскрыл огромную папку и вынул карты России собственного изготовления с заштрихованными цветными карандашами участками. То был Вениамин Семенов-Тян-Шанский, сын прославленного географа и автор «Полного географического описания нашего Отечества», а по должности – статистик Министерства финансов и промышленности. На представительном заседании управления Главного земельного комитета, ученого комитета Министерства земледелия и постоянной природоохранительной комиссии РГО он докладывал о российских землях, где в срочном порядке требовалось ограничить хозяйственную деятельность, то есть создать заповедники. (Революции революциями, а кто-то и делом заниматься должен.) В числе 46 таких участков Семенов-Тян-Шанский назвал и Галичью гору, причем в его записке этот утес шел третьим, сразу после Беловежской пущи, во всем мире известной своими зубрами, и Великокняжеской Кубанской охоты, как в то время назывался будущий Кавказский заповедник.
ЕХАЛИ ТАТАРЫ
Галичья гора, которая 25 апреля 1925 года наконец стала заповедником, а не каменоломней (был и такой вариант развития событий), охватывает всего 19 гектаров (0,19 квадратного километра) скальных выходов, но на этой малости встречаются 650 видов растений. Для сравнения: на другом, левом, берегу Дона, в урочище Морозова гора, также заповедном, но по площади превышающем Галичью гору в пять(!) раз, насчитывается 609 видов. Тоже немало, но с Галичьей горой все-таки не сравнить: такое разнообразие растений на столь несоизмеримо малом участке можно встретить разве что в дождевом тропическом лесу Южной Америки – растительном сообществе, считающемся чемпионом мира по видовому разнообразию.
Конечно, отчасти подобное изобилие объясняется богатством почв и сложным рельефом, включая голые известняковые скалы, которые и облюбовали альпийские горцы. Вот только откуда они там взялись? Названия – шиверекия подольская, колокольчик алтайский, полынь армянская и многие другие – говорят сами за себя: расти и цвести этим видам положено где-нибудь, скажем, на Северном Кавказе – в тысяче километров к югу от этих мест. «А нельзя ли связать ботанический феномен с ледниковым периодом?», – подумали ученые. В те годы на слуху была идея широкого распространения оледенения на севере Евразии. Как на слуху было и имя недавно ушедшего в мир иной Петра Кропоткина: в молодости князь-анархист обосновал существование в прошлом гигантского подвижного материкового ледника. Представления геологов о распространении великого ледника с массой льда, намного превышавшей массу антарктического ледяного купола, как-то не стыкуются с размером Галичьей горы: она должна была бы на тысячи лет остаться глубоко под толщей льда.
Другая идея – связавшая историю ботанического казуса с татарскими шляхами – тоже критики не выдерживает. Да, находилось перекрестие известных путей татарских кочевников и ратников – Муравского (с выходом на Куликово поле) и Ногайского шляхов – по соседству с Галичьей горой. И место это над долиной Дона подходило для того, чтобы ставить сторожей; русские потом удачным положением утеса тоже пользовались – в 1571 году по цареву указу устроили здесь сторожевой пост единой обороны. Может быть, и занесли кочевые народы семена да споры крымских, кавказских и среднеазиатских растений? Но не стыкуются исходная география растений и особенности их разнообразия с путями кочевников.
Аномалия, одним словом. Зато красивая. Отраженные в голубой прозрачности Дона охристо-желтые, золотистые на закате скалы с белыми метелками шиверекии, ярко-желтыми корзинками бурачка и розовыми фейерверками дикого миндаля, над которыми вьются большекрылые бабочки мнемозины и поликсены, – Галичья гора. Огромные, словно полевые девичьи венки, желтые соцветия василька русского среди серебристых ковыльных волн и синеньких и желтеньких крапинок льна – урочище Быкова Шея. Густая дубрава с «хризантемовой поляной», похожей на алтайский горный луг, – Плющань. Живописная, 60-метровой глубины, скалистая теснина, совершенно необычная для Русской равнины, – долина реки Воргола. И это еще не все угодья современного заповедника. Да и не только цветами знаменит единственный заповедник России, проходящий по ведомству Министерства образования и науки (распоряжаются в нем сотрудники Воронежского государственного университета). Насекомых на этой небольшой территории сыскалось более 2 тысяч видов – шестая часть всего российского разнообразия. «Просто мы хорошо ловим и считаем, – поясняет Михаил Цуриков, заведующий Лабораторией энтомологии заповедника. – Только на Морозовой горе расставили ловушки сотни с лишним конструкций, в большинстве своем авторские, безопасные, так что после отлова выпускаем невредимых пленников на волю».
ОПАСНАЯ НЕЗАЛЕЖНОСТЬ
Если в 1882 году эта часть нынешней Липецкой области выглядела как Центральный Казахстан с небольшими колками казенных рощ да барских лесов, а на фотографиях 1950-х скалы выглядели скалами, то сегодня, скажем, Воронов Камень скрылся в зарослях пришлого клена американского. Казалось бы, чего проще: кусты порубить, деревья проредить, и воспрянет степь в прежнем великолепии. «Существует парадокс степного заповедника, – рассказывает Лариса Скользнева, заведующая гербарием и преподаватель кафедры биологии и экологии растений Воронежского государственного университета. – В заповедниках ничего трогать не полагается. Если же ничего не трогать, лес неизбежно возьмет верх над степью – таков закон природы. Потому с 1990 года на нескольких опытных участках проводим выборочную рубку, косим сено, пасем скот. И результат – положительный: степные виды возвращаются».
Pentru a putea adăuga comentarii trebuie să fii membru al altmarius !
Alătură-te reţelei altmarius