Колокол поэзии

В этом году исполнится 210 лет со дня рождения Николая Огарева. «Имя поэта благословенно, его жизнь – проклята. То, что называют печатью избранности, составляет почти невозможность жить». Эти слова поэта Альфреда де Виньи как нельзя лучше иллюстрируют трагедию Николая Огарева.

Его жизнь и творчество даже сегодня не укладывается в формат обывательского общественного вкуса. Николай Огарев унаследовал большое состояние, литературный талант, острый ум, словом, жизнь обещала ему многое... Но умер поэт в чужих краях, на руках безграмотной проститутки, пережив, по сути, предательство друга, любимой женщины, добровольно лишив себя средств к существованию, сознательно освободив крепостных; он спивался от вселенского одиночества, в конце концов, в припадке падучей болезни в буквальном смысле слова оказался в канаве, сломав ногу и повредив спинную кость, тем самым приблизив свою кончину...

Но если посмотреть на жизнь Николая Огарева глазами подлинного поэта, то каждый его замысел, поступок, стихотворная или журнальная строка продиктована лишь одним – служением высоким идеалам. И напрасно в советское время стыдливо умалчивали о некоторых деталях его биографии. Как говорят, грязь к подлинному поэту не прилипает. Но все ли видели и сейчас видят в нем Поэта. Николая Платоновича именуют как общественного деятеля, публициста, революционера и так далее. Признается и его поэтический дар, но как нечто прикладное к его общественной деятельности. И в этом трагическая ошибка. Поэтом невозможно быть на половину или на четверть. Поэт – это состояние духа, а не писание стишков на тот или иной случай. И революция – это, прежде всего, для Огарева неподдельная поэзия. Но рано или поздно тот или иной поэт начинает осознавать разлад между идеалами и запахом пороховых газов. Но стоит ли винить поэта в том, что он верил своим идеалам, как в нечто осуществимое и реальное? Нет, конечно. Существует примат правды поэта над так называемой правдой жизни и истории. Альфред де Виньи как-то обронил: «У музы есть своя истина, более прекрасная, чем правда».

Изломанная жизнь Огарева еще раз нам показывает невинность и чистоту его поэтического мира. Но, увы, поэт обречен на поражение, Огарев знал об этом, но сознательно выбрал этот путь… Что это, если не истинное христианство?

У меня как почитателя таланта Николая Платоновича Огарева, безусловно, есть свои пристрастья. Цикл стихов «Воспоминанья детства», на мой взгляд, как нельзя лучше раскрывают сущность его творчества, лейтмотив которого «душевная красота». И тема детства неслучайна в его стихах. Только ребенок способен смотреть чистым и незамутненным поэтическим взглядом на мир. Николай Огарев всю жизнь пытался удержать в себе это состояние духа, как некий камертон, чтобы сохранить в себе подлинного поэта…

Почитайте его стихи, но отбросив шоры и штампы, связанные с его именем. Насладитесь истинной поэзией…

 

Воспоминания детства

 

1. Рассвет

Мне детство предстает, как в утреннем тумане

Долина мирная. Под дымчатый покров,

Сливаясь, прячутся среди прохлады

Леса зеленые и линии холмов,

А утро юное бросает в ликованье

Сквозь клубы сизые румяное сиянье.

Все образы светлы, и все неуловимы.

Знакомого куста тревожно ищет взор,

Подслушать хочется, как шепчет лист незримый

Студеный ключ ведет знакомый разговор;

Но смутно все… Душа безгрешный сон лелеет,

Отвсюду свежесть ей благоуханно веет.

[1854-1855]

 

2. Лес

На горной крутизне я помню шумный лес,

Веками взрощенный в торжественности дикой,

И там был темный грот между корней древес,

Поросший влажным мхом и свежей повиликой.

Его тенистый свод незримо пробивая,

Студеный падал ключ лепечущей струей…

Ребенком, помнится, здесь летнею порой

В безмолвной праздности я сиживал, внимая.

Тонули шелесты, и каждый звук иль шум

В широком ропоте лесного колыханья,

И смутным помыслом объят был детский ум

Средь грез таинственных и робкого желанья.

[2 мая - 14 октября 1857]

 

3. Кривая береза

У нас в большом лесу глубокий был овраг

С зеленым дном из трав, а кверху в свежих силах

Рос густолиственно орешник и дубняк,

Приют певучих птиц и мух прозрачнокрылых.

А через весь овраг, начав с кривых корней,

Береза белая, клонясь дугою гибкой,

Шептала листьями повиснувших ветвей

И гнулась на тот край к земле вершиной зыбкой,

О, как же я любил вдоль по ее спине,

Цепляяся, всползать до самой середины,

И там, качаяся в воздушной вышине,

Смотреть на свет и тень в сырую глубь стремнины!

[Июль-август 1859]

 

4. Две любви

Я помню барышню в семействе нам родном —

То было юное и стройное созданье

С весенним голосом, приветливым лицом,

Радушно отроку дарившее вниманье.

С благоговением я на нее смотрел,

Блаженствуя в мечтах стыдливых и спокойных;

Но образ мною всем иной тогда владел —

То женщина была в поре томлений знойных,

Прикосновенье к ней, привет ее

И ласка мягкая, и долгое лобзанье

Рождали тайный жар в ребяческой крови,

На млеющих устах стеснялося дыханье…

[Июль-август 1859]

 

5. Первая дружба

Я помню отрока с кудрявой головой,

С большими серыми и грустными глазами…

Тропой росистою мы шли с горы крутой,

В тумане за рекой был город перед нами,

И дальний колокол кого–то звал к мольбе;

А мы, обнявшися, при утренней деннице,

Мы дружбы таинство поведали себе,

И чистая слеза блеснула на реснице.

Расстались мы детьми… Не знаю, жив ли он…

Но дружбы первый миг храню я и доныне

В воспоминании — как мой весенний сон,

Как песнь сердечную, подобную святыне.

[Июль-август 1859]

 

6. Новый Год

То было за полночь на самый Новый год,

А я один без сна лежал в моей постели

И слушал тишины дыхание и ход…

Лучи лампадные в бродячей тьме блестели.

В окно виднелся двор; он был и пуст и тих,

По снегу белому с небес луна мерцала…

И мне пришел на ум мой первый робкий стих,

И рифма, как струи падение, звучала.

Я сердце посвящал задумчивой тоске,

В моем едва былом ловил напев унылый,

А мысль какой–то свет искала вдалеке,

И звали к подвигам неведомые силы.

[1859]

 

7. Дувр

У моря шумного, на склоне белых скал,

Где слышны вечных волн таинственные пени,

В унылой памяти я тихо вызывал

Моих прошедших дней исчезнувшие тени,

Из отдаленных мест, из смолкнувших времен

Они передо мной, ласкаясь, возникали,

И я, забывшися, поник в блаженный сон

Про счастье детское и детские печали,

О! погодите же, вживитесь в жизнь мою —

Давно минувшего приветливые тени!..

Но вы уноситесь… и я один стою

И слышу вечных волн тоскующие пени.

[Июль-август 1859]

 

Олег АЛЁШИН