Когда зачинаются правнуки…

Недавно в Вологде вышла книга Нины Веселовой «Годовые кольца». Этот роман, планировавшийся к выпуску в одном из столичных издательств накануне перестройки, по всем понятным причинам пролежал в рукописи тридцать с лишним лет. Однако время не лишило его ценности, а напротив, увеличило ее. Вот что говорит автор в предисловии к изданию:

«Книга моя – это нижайший поклон тем, кто опытом своим лепил меня и мою душу, тем добрым и честным труженикам, порядочность и совестливость которых до недавнего времени считалась чуть ли не глупостью, а в лучшем случае чудачеством. Это были люди, по нынешним меркам, малообразованные. Но у них была чистая и светлая душа, и они без дипломов знали, что такое хорошо и что такое плохо, и не умели, в отличие от некоторых «грамотных», поступать не в согласии со своим сердцем.


Сегодня на наших глазах уходят из жизни последние носители корневой нравственности русского народа, уходят деревенские старухи, благодаря мужеству и великотерпению которых мы выстояли не только в войну и в годы безвременья, но живы еще и сегодня. Кем мы будем без них? Сможем ли полностью или частично воспринять тот урок, который они преподали нам своими судьбами? Об этом думала и думаю я, вглядываясь в лица тех, кто стоит на пороге небытия. Я знаю: они находятся рядом с нами не просто так, а для того, чтобы душа наша, плача, трудилась, и очищалась, и возвышалась...


Именно такого воздействия своей книги желала бы я. Ведь чем раньше страдание и сострадание станут присущими молодым людям, тем больше у нас надежды на всеобщее выздоровление и возрождение. Столько у выходящих сегодня на самостоятельную дорогу дешевых соблазнов уклониться в сторону, позабыть, от кого мы родом!.. И если большинству уже не посчастливится в жизни встретиться с такими людьми, о которых я рассказала, пусть они познакомятся с ними хотя бы на страницах романа».

Нина ВЕСЕЛОВА


(главы из романа)

Вот тебе Родина

 

Долог путь от деревни к деревне – когда мороз за двадцать, когда ноги вязнут в снегу и устали руки от ноши. Но шагается километр за километром до большака, и бескрайняя белая пустыня погружает в воспоминания. Столько славных людей стали здесь близкими!

Но что это? Аж до земли согнувшись, вперед не глядя, только палку-подмогу переставляя, – древняя старушка с рюкзаком на спине навстречу мне.

– Здравствуй, бабушка! Далеко ли?

– Здравствуй, милая, – задирает кверху любопытное лицо. – По хлеб вот выбралась...

– Пойдем вместе!

И, вздохнув, ступаем вдвоем до магазина.

– Что ж хлеба-то тебе никто не принесет?

– А никого, милая, нету родства-то...

Ступает моя попутчица споро и верно, словно и рожден человек ходить вот так – от пояса параллельно земле. И несет она в себе какое-то мудрое знание о жизни, которое светится в выгоревших глазах ласковым светом.

У крыльца сельпо мы останавливаемся, пристроив ношу, и самое бы время поговорить, самое бы время... Но – ждут меня люди в других краях. И вот она, долгожданная попутка, не сесть в которую уже нельзя!

– До свиданья, бабушка! – машу ей из кабины. – Дай Бог тебе здоровья до нового лета. Авось свидимся!

– Заезжа-ай! – долго глядит она вслед, опершись на палку.

...И стаял тот снег, и напиталась водою трава, и поднялись хлеба золотыми разливами. Многое изменилось вокруг, совершая извечный круговорот. И, подвластные времени, подвинулись ближе к вечности люди. На морщинку прибавилось на лицах у стариков, чьи дни в своем подчинении законам природы так похожи друг на друга.

Шагаю по знакомой дороге и думаю: где-то неподалеку деревенька Лукерино, а в ней – та согбенная старушка, что встретилась зимой. Заглянуть разве?

Указанную мне калитку открываю боязливо – что как не признает меня хозяйка?

А дом – на запоре. Однако и убежать старухе дальше собственного огорода некуда.

Я захожу за угол и радостно угадываю на грядках сложенную пополам фигуру. Снова поражаюсь – как может ходить такой согбенный человек?!

– Я еще и кошу за проценты! – гордо отвечает старушка, отирая пыльные руки. – В совхоз накосишь, и мне для козы будет. Глядишь, за труды еще и мучки выделят...

– Сколько же лет вам?

– Дак семьдесят семь, ну. У нас Петров день-от двенадцатого числа в июле живет? Так и есть, семьдесят семь стукнуло.

– А согнуло-то так давно?

Она не обижается и отвечает смешливо:

– Дак по молодости... Пастушила я колхозных коров, домой бы уже идти, а две поотстали. Я и пошла по их, по хромых. Гляжу – а одна ногам в колодец попала! Я за колокольницу у ей ухватилась и кричу нещадно: идите с веревкой!.. идите!.. Вот и согнулась сама-то, пока держала...

– Помню я про вас с зимы-то. Вот и фотографию привезла... – протягиваю снимок.

– Ой, дорогая! – благодарно разглядывает себя Мария Семеновна. – Лонись ведь это я шла к селу, а ты меня и так, и эдак... Признаю ведь я тебя, признаю! Не зазря сорока на колу ныне щелкала – гостю быть!

Затем в избушке мы, как водится, пьем чай. Кровать, стол да горка – вот и все убранство. А за занавеской лук рассыпан по полу для просушки.

Полна заботами осень года. Да и осень жизни тоже. Все уже в прошлом, в воспоминаниях, но весенняя радость нет-нет да и напомнит о себе.

Так и мы коснулись прошлого, в котором разное было, – и обиды, и утраты. Но поскольку заповедное оно, то и останется между нами.

– Вот черницы я натолкла с песком, ты ешь тоже. И пироги проведывай. Я-то заскребышек утром съела. А эти, не знаю, вкусны ли, – говорила хозяйка.

Мне же отчего-то все вспоминался и вспоминался ее рассказ о том, как приваживали прежде привозных коров к новому месту. Солили, оказывается, хлеба кусок, давали понюхать сначала новенькой, а потом всем коровам в стаде, и все крошечки затем им и ей скармливали, чтобы не убегала, не боялась ничего. Кормили ее и приговаривали:

– Пеструшенька моя, вот тебе родина твоя! Пеструшенька моя, вот тебе родина...

Так три раза. И действовало ведь!

Много чудес в жизни, как бы ни была она пропитана несчастьями. И как чудо, которому быть бы в веках, – вот эти женщины в русских деревнях. Где родились, там и пригодились, куда «в замуж» вышли, там и век доживают, там и родина, там и смысл. И хочется снова и снова смотреть в их лица – ясные и доверчивые, словно все у них в жизни только начинается.

Когда зачинаются правнуки

 

Когда зачинаются правнуки, уходят прадеды. И вся цепочка жизни продвигается вперед на одно звено. Не будь этого, тесно бы стало на земле...

На рассвете старик ясно попросил пить, потом вытянулся и, хрипло дохнув, успокоился навсегда.

Хоронить его решили на деревенском кладбище. Накануне приехали туда. Мужики прямо с автобуса отправились в село за водкой, а Клавдия с Анной Михайловной пошли к дому. Брели они медленно, оттягивая минуту, когда придется взглянуть на него. Но она настала, потому что должна была настать. Линялые голубые наличники улыбнулись из-за поворота как десять, как сорок лет назад. Но никто не выглянул приветно в окно...

Калитка скрипнула и сорвалась с петель, и Клавдия простонала: «Мамочки...» Почти по пояс вытянулась во дворе трава, впервые никем не притоптанная и не скошенная. Колосились метелки и буйствовали лопухи вдоль забора и обветренных поленниц, а возле крыльца, опутав скобу на двери, поднимались вьюны с белыми душистыми цветами.

Сняли замок, распутали проволоку на ручке двери и ступили в дом. В нем все сохранялось по-прежнему: застелены были кровати и оставлена посуда, даже дедовы окурки лежали на подоконнике. Просто вышел хозяин во двор...

Анна Михайловна прошла в залу и уставилась в пустой передний угол. На тябле были только обрывки газет. Она шагнула в спаленку – и там в углу лишь серели паутины.

– Почто иконы-то увезли, Клавк?

– Не увозила я, – вымолвила та и взглянула на окно, выходившее в огород. Стекло с улицы было выставлено, и зимняя рама держалась на одном гвозде.

– Залезали, что ли? – удивилась Анна.

И Клавдия, уронив голову на стол, заплакала.

Вернувшиеся из магазина мужики задвинули под кровать ящик с водкой и закурили.  

– Ну? – вопросительно глянул на Клаву муж. Она не ответила, смотрела в себя застывшим взором.

Брат Николай задвигал желваками и вытер пальцами глаза. Анна Михайловна пристально посмотрела на него: выпили?

– А дом уже не наш! – отрезал вдруг тот.

– С чего это? – встрепенулась Клавдия.

– Покупатели нашлись, – буркнул Иван и встал, с трудом разгибая онемевшую в дороге спину.

– Какие?

– Обыкновенные, – обронил он от окна. – В магазине приценялись у нас...

– И вы согласились?!

– Не те, так другие, найдутся желающие...

Клавдия растерянно смотрела вокруг. Старая Анна Михайловна подсела к ней и вкрадчиво сказала:

– А чего, Клавк... Неужели будешь и этот дом содержать? Себя-то хоть пожалей... Всю жизнь как в огне кипишь.

Клавдия молча всхлипывала. Мужчины молчали.

А наутро старика похоронили. И Клавдии долго слышалось, как стукают комья земли о дерево гроба и как хрустят сосновые шишки под ножками дедовых правнуков. Малыши шныряли по погосту, и ясные их глаза вопрошали: почему невесело, если солнце, если цветы, если все вместе? Через много лет эти дети станут говорить, что не знали своего прадеда и прабабушки своей, и им не будет печально от этого. И никогда не будет им мучительно больно смотреть на деревню, на дом, в котором выросла Клавдия, и никогда не зайдется тоской у них сердце при виде осевших могил на этом кладбище...

Стоял теплый август, и колосилась рожь, испятнанная васильками. Под горушкой журчала студеная Марьиница, и Клавдия, памятуя о ней, никак не могла освободиться от тревожного ожидания. Чего она ожидала? Что еще могло произойти? Трещали кузнечики рядом, метались желтые бабочки, спугивая робкие мысли о чем-то важном и далеком-далеком – как будущее, которого она уже не застанет, но в котором продолжатся её дети, внуки и правнуки.

Возле дома ополоснули руки и молча ступили на свежевымытый пол. Тетка Вера подала кутью, и каждый взял по щепотке. Выпили не чокаясь.

Клавдия не могла пить. Она глотала слезы и думала, как это странно – поминки. Человек устает жить и умирает, чтобы не тяготить других. Он мечтает оставить всех в радости, а приносит горе. И собираются вместе те, кто не виделся год и десять лет, и кто не увиделся бы еще, если бы не кончина родителей. Словно для того и существует смерть, чтобы напоминать людям, что все они – от отца и матери и что множество их на свете, таких похожих и разных...

Клавдия в тоске вышла на улицу и возле крыльца чуть не сбила с ног Люсю. Дочка спрятала за спину дедову косу.

– Заросло все, не пройти... – оправдалась она.

Глянув на выхваченные в траве лысые островки, Клавдия проговорила глухо:

– Оставь.

– Я приезжать буду!

Махнув рукой, Клавдия ушла в огородец и опустилась на траву возле калитки. Когда-то здесь она нашла задремавшую старуху-мать. Слепая, та убрела ощупать лук на грядах, да заплутала и от усталости прилегла в тени.

«Вот и я теперь на мамино место», – ясно подумала Клавдия и тревожно вытянулась на траве. Вопреки ее ожиданиям ничего страшного не произошло. Напротив, она ощутила, как хорошо чувствовать всем телом землю, как снимает она напряжение...

«Слезы на меня не роняйте, в вине меня не топите!» – вспомнила она материнский наказ. И заново опалило ее жаркое предчувствие тайны. – «И все-то ты знаешь! – предсмертно выдохнула старуха, когда окропила ее Клавдия святой водой. – Все ты знаешь!»

«Что же я знаю, что?» – гадала Клавдия, лежа на траве и прислушиваясь к себе. И ей казалось... Нет, не казалось, она знала уже, что, похоронив отца, она стала иной, новой, и прежняя Клавдия жила в ней теперь лишь смутным воспоминанием о чем-то бесконечно дорогом, но невозвратном. В себе новой она обнаруживала потребность быть степенной и тихой и почти понимала то, что брезжило недавно на жаркой лесной опушке близ студеной Марьиницы. Прогретая земля делилась своим теплом, и оттого лежать на ней было уютно, как в колыбели. Падал с берез первый желтый лист, и, наблюдая его кружение, Клавдия радовалась близкой осени.

Она не слышала, как возле нее опустился на траву муж. Вздрогнула, когда он коснулся рукою ее волос.

– Устала?

Нежности не хватало ей всю жизнь?!

Клавдия зажмурилась. И снова вспомнила слова матери:

«Вчерась батька мне в бане голову вымыл. Живучи не бывало! Не с ума ли спятил?»

Что же это? Клавдия открыла глаза и посмотрела на мужа.

– Состарились мы, Ваня...

Она произнесла это шепотом, но он услышал и ответно погладил ее по плечу:

– Пойдем, пойдем, люди тебя ищут!

Клавдия ответно боднула руку мужа и, шмыгая носом, неуклюже поднялась. Вдвоем они вернулись в дом.

Досье «ЛГ»:

Нина Павловна Веселова. Родилась в 1950 году в Ленинграде. Окончила факультет журналистики Ленинградского государственного университета, Высшие курсы сценаристов и режиссеров при Госкино.


Работала в областных газетах Вологды, печаталась в центральной прессе. В 1986 году получила диплом сценариста на ВКСР. Режиссер нескольких документальных фильмов. Автор пяти книг. Пишет прозу, стихи, рецензии, литературную критику. Публиковалась в журналах «Север», «Дружба народов», «Сибирские огни», а также в «Литературной газете» и др. изданиях.



С 1991 года живет в деревне Починок Костромской области.